Если ты читаешь это письмо, значит, ты уже знаешь, что со мной все в порядке. Я буду ждать тебя на Ю.-З. Рос. Л.
Г. объяснит, какой маршрут наиболее безопасный. Мой патронус встретит тебя в назначенном месте.
Прошу тебя. Будь осторожна.
Ноги вязнут во влажном мхе.
Поттер, он пробирается сквозь густой смешанный лес в десяти километрах от побережья и в шести — от места, куда умчался его патронус за Джинни. Высокие кусты перед ним расступаются и неслышно смыкаются за спиной. Деревья, это то, что попадается Поттеру чаще всего, сухое, колкое, острое, плечи едва задевают низкие ветки, склонившиеся под тяжестью капель едва закончившегося дождя. Гарри идет тихо, осторожно, прислушиваясь.
Оторвался? Должен оторваться. Найти ее раньше, чем это сделают они.
Вдруг останавливается, вскидывает палочку перед собой. Хруст сжавшейся черной листвы. Шуршит, как чешуя. Поттер всматривается в чащу и почти не шевелится, будто бы скованный стазисом.
Вспышка чужого связывающего заклинания, Поттер, у него, как и всегда, поистине потрясающая реакция и дьявольски хорошие рефлексы, на которых он вовремя отскакивает в сторону. Забавно, но за время этих увлекательных догонялок в него не было выброшено еще ни одного боевого.
— Поттер, давай по-хорошему. Просто отдай палочку и иди с нами.
Гарри направляет палочку прямо на вышедшего из-за дуба егеря, на секунду заглядывает за спину и цепляет глазами еще две фигуры, которые преградили ему путь к отступлению.
Поттер знает, как никто другой. По-хорошему не получится. Не раньше, не тем более — сейчас. Вспышки, столпы искр от заклятий, жалобный треск дерева за спиной, в которое угодило чужое парализующее, он вновь уклоняется, чтобы в следующее мгновение прыгнуть и аппарировать теперь уже в юго-западном направлении лесного массива.
— Тише. Это я, — его левая ладонь вдруг накрывает ее рот, а правая — ловко перехватывает руку с палочкой. Появившись за спиной Джинни так внезапно, словно ураган, собравшийся унести Дороти в страну Оз, Поттер медлит, не отпускает, задерживает ее в этих странных объятиях на несколько лишних секунд. Молчит и просто смотрит на нее сверху вниз, заглядывая в глаза — и хрен знает, что такого магического в этом ракурсе, но в башке вместо мыслей цветные вспышки, а из желаний: не отпускать ее теперь никогда.
— Егеря, — тихо говорит он, и чувствует, как она вибрирует — то ли от волнения, то ли от ярости, то ли от всего вместе, он почти чувствует, здесь, так близко к ней, как она волнует воздух вокруг, как он едва не сбивает его с ног рваными волнами. Едва не ставит его перед ней на колени.
Все-таки отпускает. Все-таки разжимает ладонь и делает шаг назад.
— Пойдем. Неподалеку безопасное место.
Безопасное — громко сказано, конечно. Ни одно из защитных заклинаний, ни один деревянный домик в глуши, надежно спрятанный под кронами столетних дубов, теперь не защитит их настолько, чтобы они оба хотя бы на секунду почувствовали себя свободными.
Поттер открывает хлипкую дверь и пропускает Джинни внутрь. Он смотрит на нее и молчит, молчит весь, тупо не знает, как начать, а прогоревшая почти до половины свечка на столе, будто в диссонанс с ним, истерично подмигивает от проскользнувшего сквозняка из приоткрытого окна (или между ними?).
Сюжет развивается согласно сценарию какого-то посредственного хоррора от начинающего режиссера: полумрак в помещении и неестественная тишина. Самое время призвать дьявола или сжечь ведьму. Провести сеанс экзорцизма. А может быть, все сразу?
Поттер все еще молчит. Смотрит на нее, на ее лицо, и ему тупо сводит все блять, абсолютно все внутри отказывает, до спазма в животе. До ощущения выпотрошенных кишок. От сраного трепыхания где-то внутри, от которого захотелось вскрыть грудину, лишь бы там ничего не дергалось, не обмирало при очередном взгляде на ее лицо.
— Джинни, я… — Поттер, он делает шаг ей навстречу, но останавливается в ту же секунду. Он хочет ее обнять, хочет поцеловать, хочет коснуться ее, хочет сделать так много вещей, но не знает, имеет ли на это право теперь. Если честно, вообще не представляет, как Джинни относится к нему после всего этого.
— Ты в порядке?
На самом деле, Поттеру страшно. Он робеет перед ней, как мальчишка, и так чертовски боится одного единственного вопроса, который она обязательно должна задать.
«Это правда, что его часть живет в тебе?»
he's alive.
Она не спит от волнения. Не может есть, а порой — дышать. Джинни накрывает с головой. Простреливает сердце шрапнелью, оставляя на нём сплошную гематому из холода, боли и любви к нему. Его письмо перечитано сотню раз — бережное сложено, затем смято, расправлено, укрыто моросью слёз. Длительная разлука щедро взращивает в ней панику. А вдруг?..
Только не её Гарри. Он не бросит её, он обещал.
Руки не слушаются, когда Джинни одевается перед выходом и поправляет волосы. Под глазами сплошные чёрные круги от тревожной бессонницы, спину покрывает испариной. Это состояние нереальности происходящего видоизменяет её сознание до заторможенных вспышек кадров. Всю дорогу до места аппарации Джинни безбожно тошнит — желудок скручен в тугой узел, желчь подступает к горлу. Но она держится и даже умудряется перенестись без последствий.
Лесной массив встречает её свежим воздухом, лёгким ветром в подколотых волнах волос, шелестом листьев на кронах деревьев. Джинни шумно выдыхает и падает на колени, погружая левую руку в бархатистый мох. Её слух напряжён до предела, но она не слышит никаких голосов и искусственных звуков — чаща замкнулась вокруг дикой природой. Джин остается только ждать.
До появления патронуса Гарри проходит не менее получаса. Достаточно времени, чтобы влететь в очередную паническую атаку. Джин заламывает пальцы не в состоянии успокоиться, без конца поправляет выбившиеся прядки и трёт веки, размазывая те и так небольшие остатки туши на ресницах. Что он скажет? Ты слишком похудела (я не могу есть) / у тебя уродливый шрам на всю ногу (это ты себе надумала) / ты сумасшедшая (Гарри не знает, что теракт устроила я).
Сеанс самобичевания почти заканчивается на моменте разрастающегося лунного сияния в десятке шагов от места её пребывания. Дымчатый патронус-олень вгоняет первую иглу в лёгкие, сбивая ритм вдохов. Джинни резко вскакивает и бежит к нему на встречу, почти требуя вести её к Гарри немедленно, но олень не двигается. Он кружит маревом одновременно везде и рядом пока Джин не слышит характерный хлопок у себя за спиной.
Гарри закрывает ей рот и мягко опускает палочку. Она слушается, ощущая спиной его тепло, кожей шеи — дыхание. Джинни закрывает глаза на три бесконечные секунды, отдаваясь этих тактильным чувствам. Она дома. Тело трепещет мелкой вибрацией от маленького момента счастья. Джин поворачивает голову, чтобы встретиться с ним взглядом, в котором плещется одно безграничное нечто — сплетение всего спектра, дисперсия всех эмоций, транслирующих одну линию — я тебя люблю.
Он размыкает руки и отпускает Джин на волю. Реальный мир пользуется этим и снова бьёт по солнечному сплетению, напоминая ей как жёстко оба проебались. Джинни хмурится и только кивает на предложение Гарри пойти в безопасное место. Она не находит слов — сейчас — таких, чтобы это не звучало как попытка уничтожить всё к основанию. Следовать за Гарри — единственный доступный вариант действий, не требующий умереть от разрыва аорты тут же.
Лесная хижина похожа на заброшенный сарай, поросший столетней ивой, виноградником и мхом. Гарри зовёт её в ловушку, где случится что-то плохое, она это чувствует. Ментальный слом обоих, ссора, «я больше тебя не люблю, поэтому не писал так долго» (снова ты сомневаешься, это несправедливо). Джинни морально готовится, разбивает себе сердце заранее, надевая осколки как броню. Но Гарри молчит, и она тоже. Смотрят друг на друга, будто общаются без вербальной артикуляции. В памяти проносятся события прошедшего года — теракт, потрясший всю Англию; её длительное восстановление, многочасовой рёв, запой, увещевания братьев, радость и злость от старых колдографий Гарри. А затем новость, снёсшая остатки адекватности Джинни.
Он сосуд для крестража старого выблядка-психопата. Не человека и не животного. Чего-то среднего между дерьмом и рвотой. У Джин чудом не идёт кровь с носа при одной мысли об этом. Но она уже всё решила. Его тело — её тело. Оно принадлежит только им двоим. Остальное они выжгут напалмом, даже если придётся сделать Гарри больно.
От Джинни не ускользает слабый рывок пойти к ней на встречу. Но она не двигается с места, складывая руки накрест.
— Больше года, Гарри?
Брови съезжаются у переносицы, глаза щипает от гневных слёз. Джин ненавидит себя в этот момент. За то, что не в состоянии усмирить сантименты. Она пытается его понять, очень сильно, внутренне прощает сотни раз за отсутствие встреч и даже писем. Но бацилла сомнений душит вторично.
А что если есть ещё что-то?..
— Со мной всё хорошо, — неправда. Откровенная ложь, — жива. А ты... ты...
Джинни не выдерживает и запрокидывает голову вверх, изо всех сил стараясь сдержать поток слёз. Плечи дрожат и она уже ничего не видит кроме тьмы почерневшего потолка.
Она плачет, она так зло и отчаянно плачет, и у Гарри в этот момент немеют пальцы, запястья, у него все так переворачивается в груди и ввинчивает, ввинчивает, мерлин, блять, что-то в позвонки, в основание самого позвоночника, так, что трудно стоять, не касаясь ее.
У Джинни, у нее потемневшие глаза от слез. Или, может быть, от того, что этот полумрак декораций, ее глаза, они впитали весь свет и теперь прожигали ее изнутри. Она бы могла загипнотизировать Гарри этим взглядом, посмотри он на нее так еще с секунд десять. Наверное, именно в это самое мгновение он в очередной раз вдруг осознал, как до одури любит ее.
— Джинни, — тихо зовет он и не выдерживает, подходит. — Посмотри на меня.
Тянет руку и осторожно мажет пальцами по ее щеке, прочертив линию от влажной после слез скулы к виску. Невесомость утекает сквозь пальцы и пробирается внутрь, он заправляет ей прядь волос за ухо.
— Я рядом.
Здесь и сейчас. Гарри никогда не обещает, что навсегда — боится обещать, не хочет врать, потому что сам не знает, особенно теперь, когда оказалось, что бомба замедленного действия в его груди всю жизнь была запаяна в его сердце, и вот уже начался обратный отсчет.
Поттер, он склоняется к ней, без лишних предисловий, подныривает под кончик ее носа и касается ее губ своими, как будто на каком-то подсознательном уровне зная, что она не будет против. Он целует ее уверенно и осторожно одновременно, заботливо, как целует муж жену, когда у нее выдался тяжелый, выматывающий день, и это все, что он может сделать, смыкает руки свободным кольцом на талии — забирает себе.
Он мог бы объяснить. Вывалить на нее несвязную липкую жижу из слов и оправданий, в которой они бы оба увязли, словно в ирландских болотах. Гарри мог бы сказать так много вещей, о том, что письма не писал потому, что пожиратели в последний год вновь усилили над ним надзор, контролируя каждый его шаг. Что Хедвиг уже слишком старая, чтобы носить почту на большие расстояния. Что в сопротивлении становится все меньше людей, которым они могут доверять. Что очень хотел бы прийти и остаться рядом с ней навсегда, но не может.
Вместо этого: просто стоит так с ней какое-то время, бережно покачивая из стороны в сторону, словно убаюкивая, словно говоря, послушай, если ты устала, если тебе хочется спать, то можешь поспать прямо здесь, в моих объятиях.
Знаешь, Джинни, я не буду врать тебе, что завтра будет лучше, или потом.
Будет лучше когда-то, будет, может быть, очень охуенно где-то,
но не во временных отрезках,
потому что наша боль, как и время, постоянны.
Он мягко перебирает пальцами ее огненные волосы, уткнувшись взглядом в ее макушку, и думает. На самом деле, Поттер давно думал об одной проблеме, которая ему не давала покоя. Помимо длинного списка других проблем, ну знаете. В нем с детства живет осколок души Реддла / сопротивление слишком разрозненно, чтобы быть серьезной угрозой режиму / Финниган при встрече попытался его убить и бог еще знает, сколько людей желают того же / слезы Джинни /печаль и боль Джинни / опасность, постоянно угрожающая ей в первом дистрикте. Эти, и другие мысли в его башке осиным роем, гудящим перманентно – все это было безусловно очень важно и нужно, но было нечто такое, что они должны были решить здесь и сейчас.
— Джинни. Скажи. Тот теракт на стадионе устроила ты?
Уже подзабытая за эти долгие месяцы злость вскидывается в нем, встает на дыбы, но Гарри спокойный, как морской штиль. Спрашивает как бы между делом, как будто ее положительный или отрицательный ответ не будет иметь никакого значения.
Гортань ломит от сдерживаемых всхлипов, что так отчаянно рвутся сквозь плотно сжатые губы. Гарри не видно, он размыт в слезах, даже когда она оглядывается в его сторону, когда взмахивает с нижних век влагу. Так лучше, думает Джинни, рядом с ним это вдвойне больнее. Слева под ключицей саднит последствиями длинной дистанции. Словно она держалась только до этого момента и организм наконец сдался, достигнув своего. Неосознанным движением она поднимает кисть правой руки и начинает царапать себе горло. Это достаточно успокаивает, чтобы отозваться на его голос.
— Больше года.., — шепчет Джинни и смотрит на него, как он и просит. Лицо Гарри фокусируется на ближнем расстоянии, она узнает каждую родную черту и задерживает дыхание в моменте его касаний, — почему так долго?..
Джинни знает почему, она не имеет права винить его в этом. Они выживают по разные стороны баррикад, сталкиваются с зеркальными вызовами, бьются головой об одну стену все четырнадцать лет. Они — аверс и реверс, комбинация, что возможна только если этот мир сгорит дотла. И всё же Джин чувствует себя брошенной и побитой, иррационально сгорая от безграничной верности ему.
Рядом. Теперь она ощущает это физически, принимает сам факт. Гарри водит пальцами по щеке, оставляя след; целует и обнимает. Крепость падает, даже не пытаясь обороняться: тело отзывается самопроизвольно, и вот Джинни уже не хочет прерывать этот поцелуй никогда, выгибает спину, чтобы прижаться к нему сильнее и забрать часть тепла. Нет ничего естественнее в этом проклятом мире, чем его губы, сливающиеся с её. Руками она ныряет под его, обвивая вокруг; ищет край футболки и приподнимает ради прикосновений ладони по долу его позвоночника.
Джинни так и водит подушечками по коже Гарри, находясь всецело в его объятиях. Глаза закрыты и в это мгновение, золотое для них время, она не думает вообще ни о чём. В голове исчезает сонм тревожных голосов, рушатся десятки барьеров, проблемы растворяются как дым на ветру. Ухом улавливает ритм его сердца. Гарри покачивает её, усыпляет, и она так ему благодарна, что слёзы остаются лишь влажными пятнами на его одежде.
Но и это счастье тоже изменчивый перевал к очередной проблеме. Исключительно силой воли Джинни возвращается в реальность, рассматривая со своего угла обстановку в хижине. Стол со свечой, два стула, пустой почерневший камин, низкий сундук под окном, ничего большего. Ни припасов, ни собранной сумки, а значит вместе они пробудут ничтожные часы. Если не меньше. Джин жмурится и утыкается носом в грудь Гарри в поисках ещё одного минутного убежища. Однако, что-то уже изменилось. Подпольщица Уизли, мятежница, двойной агент... живя в первом дистрикте она чувствует перемены на самых высоких частотах. Это часть её защитного механизма.
Он заговорит о крестраже? Совсем недавно Джинни понятия не имела что это такое. Но сейчас... сейчас её рука не дрогнет даже если придётся вытравить метастазы их связи с лордом с самих костей Гарри. Она подключит к процессу кого нужно, вычитает последнюю букву, придумает способ если надо. Её Обитус Тегументум идеален и уже используется Сопротивлением. Вдруг получится перенаправить его на конкретные клетки тела? Джинни загоняет себя в штурм и сначала не слышит вопроса Гарри вовсе.
Когда смысл сказанного достигает осознанного Джин резко разрывает их объятия. Она не готова к этому разговору, потому что вместо рефлексии их потенциальных разборок Джинни предпочла пугливо всё похоронить где-то на периферии памяти. Недопустимая ошибка с её стороны. Но даже тщательно распланировав аргументы и контраргументы она бы в жизни не смогла ему соврать. Эта функция недоступна в присутствии Гарри, под его взглядом и натиском. Она теряет способность лгать, словно он глушит сигнал на подлёте.
— Я, — Джинни пробует совладать с собой, расправляя плечи. Веки прикрывают радужки до середины, а лицо безэмоционально разглажено. Она отходит ближе к столу, хватаясь за его край, будто ища опору, — я просто делала свою роботу.
Она чеканит каждое слово набатом, готовясь парировать. Потому что знает, ощущает как резонирует воздух вокруг них. Как бы спокойно и между прочим он это не спрашивал.
было весело.</p>