«На покое, или Бесы в сеновале»
из записок Денниса Криви, день 7
Ночь. Снова ночь. И снова я не сплю, хотя Клешнюга, эта жаба в обличии кошки, давно уже свернулась клубком в моих ногах и храпит, будто зачарованная гармоника, забытая на лавке после деревенского танца.
Как я сюда попал? Ах да, отпуск.
Невилл сказал: «Тебе надо выдохнуть. Вон, поезжай на дядину ферму. Молоко, свежий воздух, и кошка заодно проветрится от вековой аптечной пыли».
Кошка…
Клешнюга не кошка.


Это проклятие. Это плоть и злоба, заключённые в рыжее тело. Иногда я уверен, что она не просто старая бабка-пожирательница, а моя бабка. По отцу. Та самая, что проклинала всё живое и говорила, что магия  от лукавого.
Она не говорит. (Жмыры не умеют разговаривать). Она осуждает. Зелеными как протухшее зелье удачи, глазами.
Мы на ферме уже неделю.
Каждое утро я просыпаюсь от того, что Клешнюга требует молока. Не мяукает, не трётся о ноги, а просто сидит на груди грудной же жабой, смотрит в душу и давит на психику. Я сдаюсь. Выхожу. Дойная корова — Мэгги — тоже недолюбливает меня, но в ней, в отличие от Клешнюги, хотя бы нет древнего зла.
После завтрака (каша, как в детдоме, только хуже) мы идём гулять. Я рассказываю ей про философию зельеварения, про идею соединения магии и синтетики. Она чихает, глядя на тыквы, и уходит писать на угол амбара.
Иногда мне кажется, что она меня ненавидит. А иногда — что она просто знает слишком много, и поэтому молчит.
Вечером мы сидим у камина. Я читаю ей вслух «Преступление и наказание», дядя мой, несмотря на то, что простак и фермер, увлечен Достоевским. Она смотрит в огонь. Я на неё. И знаете, кажется, я начал понимать. Понимать себя. Понимать одиночество. Понимать, что Клешнюга — моя метафизическая тень, мой внутренний критик, моя анти-фея.
Сегодня я впервые её обнял. Не потому, что люблю. А потому, что в какой-то момент стало ясно — если не обнять Клешнюгу, тебя обнимет бездна.
Она оцарапала мне щёку.


Продолжение из записок Денниса Криви, день 10
Утро. Петух, по имени Майкл (дал имя сам, чтобы было кому мстить), орёт так, будто потерял всё наследство в азартных играх. Я вскакиваю, спотыкаясь о ведро с тёплой водой, и вылетаю на крыльцо в одной майке, с рожей крестьянского философа.
Клешнюга уже на плетёном коврике, рядом с ней — дохлая мышь. Подношение? Угроза? Самовыражение? Неясно. Она смотрит на меня с укором, как будто я опоздал на свидание..
— Спасибо, Клешнюженька, — бурчу я. — Ты, как всегда, чудо.
Она моргает, как Сфинкс, которому плевать на тебя, плебея.
После дойки (Мэгги уронила ведро и ударила меня хвостом по глазам), я возвращаюсь в дом. Там пахнет овсянкой и ветхостью. Клешнюга, как хозяйка, уже сидит на подоконнике, наблюдая за курицей по имени Нинель. Нинель, по всей видимости, тоже ведьма. Они часами могут сверлить друг друга глазами, пока я жарю яйца и борюсь с желанием умереть.
Пытаюсь читать философскую брошюру «Про навоз как субстанцию бытия». Читаю вслух. Клешнюга зевает. Я зеваю в ответ. Быт заедает, но в этом — суть.
Мы собираем сено. Я кашляю, Клешнюга рядом, охотится на саранчу. Однажды я спросил её (вслух, разумеется, она не ответила):
— Ты вообще когда-то была счастлива, Клешнюга?
Она села прямо на вилы. Смотрела в горизонт. Долго. У меня даже мурашки пошли. Потом она спрыгнула и… принялась гоняться за бабочкой. Неуловимая тварь.
Ближе к вечеру я стираю свою единственную рубашку в корыте. Клешнюга — рядом, греет пузо на солнышке, рыжая, наглая, как старая барыня.
— Если подумать, — говорю я ей, полоща ткань, — возможно, ты единственное настоящее существо в моей жизни.
Она валится набок, вытягивает лапки.
Вечером мы сидим у камина. На коленях у меня вязаная кофта, которую я нашёл в сундуке. Тепло. В воздухе пахнет дымом, сушёными яблоками и слегка — Клешнюгой.
Я читаю «Идиота». Клешнюга смотрит в огонь, и я почти уверен: она тоже когда-то кого-то любила. Возможно, травника. Или зельевара. Или самого дьявола.
В этот миг я чувствую: мы с ней схожи. По-своему сломаны.
Она вздыхает.
И мы молчим.
На сеновале нас ждёт ночь. Наверное, опять бессонная. Но ведь в этом и есть истинная фермерская идиллия, не правда ли?
В безмолвии. Со жмырами. С комарами...

Ещё из записок Денниса Криви, день 20
День двадцатый. Кажется. Счёт времени стал таким же зыбким, как утренний туман над утиным прудом, где, по слухам, обитает призрак ведьмы. Или гусь. Или ведьма, ставшая гусём. Я, признаться, уже не исключаю ничего.
Утром я обнаружил, что Клешнюга загадочным образом заперла меня в амбаре. Клянусь, я не закрывал дверь, но когда проснулся от того, что меня пинала коза Мадлен, дверь была заперта на засов. Снаружи.
— Ну и что теперь? — спросил я, обращаясь к пустоте.
В ответ — лишь блеяние и странный запах сырой соломы и мочи.
Меня выпустила соседка-фермерша Эдит, та самая, что варит варенье со вкусом полыни и беспросветности. Она молча посмотрела на меня, потом на Клешнюгу, которая вальяжно растянулась на крыльце.
— Это ж у вас кошка, да?
— Вроде бы, — сказал я.
— А вы знаете, что она утром в хлеве сожгла пучок шалфея и расставила свечи вокруг нашей свиньи?
— …знаете, Эдит, мне уже ничего не надо знать.
После инцидента с амбаром я попытался отвлечься садоводством. Сажаю морковь. Земля мокрая, руки чешутся, в голове звучит хор монахов с замогильным эхом: «морковь бессмысленна». Поднимаю глаза — Клешнюга сидит в грядке. Прямо на месте, где должна вырости будущая капуста.
— Ты, значит, против овощей?
Она смотрит не мигая и начинает гадить.
Полдень. Дядя просит принести яйца. Я иду в курятник, чувствую на себе чужой немигающий взгляд. Там темно и пахнет страхом.
Из угла выскакивает Нинель, курица-демон. Она бежит на меня с кудахтаньем, полным ненависти к человеческому роду. Я хватаю первое, что под руку попало — метлу. Курочка явно обучалась боевому петушиному искусству. Мы сражаемся.
Клешнюга наблюдает с подоконника. Даже не шевельнулась. Только хвост дёрнулся, как у злорадного дирижёра.
— Ну спасибо, соратница. Настоящая поддержка.
— Мрр, — говорит она. Это может значить всё: от «умри» до «позорище».


После обеда я устроил чаепитие. Сам себе.
Налил в старую кружку кипяток, кинул туда сушёный подорожник, нашёл пряник трёхлетней выдержки. Сижу на бревне, пью. Наступает тот самый момент — уютная тишина, дымок, комары смирились с моим существованием. И тут Клешнюга — прыжком с крыши. Прямо на меня.
Чай летит в траву. Пряник — в навозную кучу. Я — в истерику.
— ТЫ ЧТО, МЕРЛИНОМ ПРОШУ, УЙМИСЬ…
Она сидит у меня на коленях. Мурчит.
Вот и пойми эту женщину.
Ночь. Мы снова сидим у камина.
Я перебираю старые письма, которые нашёл в ящике. Пахнут пылью и тоской по довоенной жизни, которую никто из нас не жил.
Клешнюга лежит на спине, лапы кверху, будто призывает потусторонние силы. Или просто хочет, чтобы ей почесали живот. Я пробую.
Она цапает меня. Не до крови. Просто чтоб не расслаблялся.
— Знаешь, — говорю я ей, — будь ты человеком, мы бы с тобой поссорились в первый же вечер. Но как кошка — ты, пожалуй, идеальный спутник. Грозная, загадочная, и молчишь.
Она не отвечает. Только щурится.

Из тех же фермерских дневников Денниса Криви, день 27
Клешнюга ушла.
Нет, не сбежала. Ушла. На плетёном коврике остался дохлый крот и клочок пергамента с надписью:
“Midnight. Woods. Don’t wait.”.
Я сидел у камина с этой странной запиской и чувствовал пустоту, как будто у меня украли нечто большее, чем кота — спутницу, философскую контру, частицу проклятия, ставшего привычкой.
Я пытался сосредоточиться. Взялся перечитывать «Бесов». Сцена с Шигалёвым внезапно показалась мне автобиографичной. Шигалёв хоть и бредил, но был уверен: «исходя из безграничной свободы, я прихожу к безграничному деспотизму». Это, между прочим, идеальная формула поведения Клешнюги.
Ночь.
В окно стучался гром.
Я не вышел. Но утром услышал, что в деревне пропали два козла, один грибник и колокол с колодца.
Местные шептались:
— Это та кошка, что с магом живёт.
— Не маг он, а аптекарь.
— Тем хуже.
Я чувствовал, что Клешнюга замышляет что-то великое. Или постыдное. Или обе эти вещи одновременно.
Клешнюга вернулась.
Просто появилась на кухне. Как будто и не было двух дней шабаша. На морде — выражение шаманки, повидавшей Лондонское метро в пять утра. Из зубов торчал клок седых волос. Я не стал уточнять чей, козла илли грибника.
Пахла гарью, крапивой и — пряниками. У неё определённо был шабаш. И, скорее всего, с участием пенсионерок, ночных ворон и литров  сидра.
— Весело провела ночь? — спросил я.
Позже я обнаружил в хлеву камень с вырезанным руническим кругом. На нем — варёное яйцо, связка шалфея и... мой носок.
Я глуп, но не до такой степени. Это был ритуал. Причём второсортный. Клешнюга никогда не любила филигранность — скорее «а вдруг сработает».
На следующий день я решил её побаловать.
Я испёк пирог. Без особой уверенности, что он не отравит кого-то. Поставил свечку.
— Клешнюженька,  с днём твоей жмыровой сути.
Она подбежала. Запрыгнула на стол. Долго нюхала пирог. Потом плюнула в него и принялась грызть свечку.
Внезапно в комнате потемнело. Пошёл дождь.
— Отлично, — сказал я. — Мы вызвали погодную аномалию. С днюшкой.
Вечером я читал ей «Записки из подполья». Когда я дочитал до фразы: «Я — больной человек… Я — злой человек…», она заурчала, как будто согласна.
А под конец ночи она легла мне на грудь. Я чувствовал её тёплое, вечное дыхание. Словно рядом со мной — не зверь, а древний дух, который просто притворяется кошкой.
И в этой тишине я прошептал: — Ты ведь снова уйдёшь?
Она не ответила.
Но я знал: да. И когда уйдёт, унесёт с собой часть моей души. А взамен оставит запах гари, обглоданную свечку — и желание быть лучше. Хотя бы чуть-чуть.

"Назад в будущее: курочка под соусом временного континуума"
[indent] Рон Уизли проснулся от назойливых солнечных лучей, пробивающихся сквозь окно в его уютной Гриффиндорской спальне. Он потянулся, стряхивая дрёму, и со скукой посмотрел по сторонам. Соседние кровати от чего-то были пусты, и Рон вдруг с ужасом осознал, что проспал воскресный завтрак, а это значит, что любимая жареная курочка снова ускользает из его рук. Впечатление было не из лучших: ведь эта курочка с хрустящей корочкой и сочным мясом - его особая слабость. Как Гарри вообще посмел не разбудить его? Желудок предательски заурчал, потакая его негодованию.
[indent] Рон уже было приготовился смириться с тем, что до обеда придется перебиться припрятанными в шкафчике конфетами, но он не был бы Уизли, если бы в его голову вдруг не пришла совершенно безумная идея. Быстро подорвавшись с места, он сунул руку в ящик прикроватной тумбочки и среди всякого разного хлама вроде фантиков, значков и карточек с великими волшебниками он нащупал небольшой предмет — маховик времени, который Гермиона дала ему для хранения. Она говорила, что пользоваться им можно только в случае "кра-а-айней необходимости". Что-ж, сегодня необходимость в маховике действительно была для Рона крайней. Он торопливо повесил цепочку на свою шею, сел поудобнее... он же уже видел, как это делается, так? Нервно сглотнув, Уизли собрал в кулак всю свою львиную храбрость и от души провернул механизм. Двух оборотов достаточно? А если нет? Вдруг комната вокруг завертелась, вынуждая Рона крепко зажмуриться.

***
- Ты чего здесь расселся?!
[indent] Громкий, высокий голос,своим тоном до боли напоминающий разгневанную профессора Макгонагалл, вынудил Рона в ужасе распахнуть глаза. Вот-вот он получит за свою выходку, и придется снова драить кубки в зале славы... Но это была вовсе не профессор, а женщина с таким же крючковатым носом, что с невероятно суровым видом шагала к нему через дорого обставленную гостиную, по непонятным причинам сменившей его привычную спальню, и гневно шуршала надетым поверх простенького, но строгого черного платья белым фартуком. От удивления Рон раззявил рот, не в силах произнести ни звука.
- Что это на тебе? Не важно! Понаберут же прислуги. Подымайся живо и марш на кухню! Сегодня наш лорд принимает гостей.
[indent] Незнакомая женщина выудила из складок фартука волшебную палочку и одним взмахом сменила любимую пижаму Рона на какой-то нелепый, смехотворно устаревший наряд мальчика на побегушках.
- Но я не...
- Поперечь мне тут! А ну пошли. Быстро!
[indent] Рон даже не успел ничего возразить, как женщина схватила его за ухо, вынуждая подняться, и поволокла... куда-то. Сквозь свои ойканья он еще какое-то время слышал ее невнятные ругательства, но не сосредотачивал на них должного внимания. Вместо этого он с неподдельным ужасом разглядывал проносящиеся мимо него стены незнакомого дома. И как же далеко в прошлое занес его этот проклятый маховик?
[indent] Между тем незнакомка тащила его куда-то вниз по темной лестнице, подальше от богатых убранств и залитых светом комнат. Он было подумал, что его ведут в подвал, чтобы запереть там и морить голодом до выяснения обстоятельств его нежданного визита, но приятные ароматы еды подсказали ему - они направляются на кухню.
[indent] Женщина толкнула тяжелые дубовые двери и грубо затолкала Уизли в шумное помещение. Здесь кипели котлы, скворчали сковородки, тут и там возились повара в заляпанных одеждах и домовики. Да как она вообще могла принять его, Рона Уизли, заслуженного гриффиндорца, за прислугу? Разве что ничего другого при виде растрепанного тринадцатилетнего мальчишки в странной одежде ей ничего более логичного не пришло на ум...
- Займись делом и не вздумай отлынивать. Давай, накрывай на стол. Гости вот-вот прибудут.
[indent] Рон проследил взглядом за худощавой рукой женщины и все его возмущения, возражения, гнев - все улетучилось в один короткий момент.
[indent] Изумительные, диковинные блюда привлекли его внимание, лишив дара речи: большие серебряные подносы с разными деликатесами. Тут и ароматные штрудели, щедро посыпанные сахарной пудрой, и нежные омары в сливочном соусе, хрустящие пироги с уткой и сливочной начинкой... куча разных яств ждала, пока кто-то с особой педантичностью расставит их на длиннющий, покрытый белоснежной скатертью стол посреди кухни, дабы потом оказаться в самом центре неизвестного Рону торжества. Особенно его привлекла - ни много ни мало - жареная курочка, которая казалась ещё сочнее, чем на школьных праздничных пирах. Быть может, он еще не проснулся, где все это - лишь сладкие грезы, где ему на всю эту красоту позволено лишь смотреть и истекать голодной слюной?
- Хор... хорошо.
[indent] Неожиданно для самого себя Уизли решил принять диктуемые ему правила игры. Он неуверенно подошел к столу и, как рыжий лис, потянул руку к одной из тарелок, намереваясь то ли убедиться, что все это настоящее, то ли попробовать что-то на вкус.
- А ну не смей! Твое дело - посуда.
- Да, мэм, - Рон отдернул руку, испуганно зыркнув на крикливую женщину, но, отвернувшись, скорчил гримасу, передразнивая свою новую надзирательницу.
[indent]Гермиона говорила, что нельзя тревожить время... так почему бы не подыграть, пока не придет время возвращаться домой? В окружении такого великолепия можно было и вилки по столу пораскладывать да ненароком попробовать-таки на зубок что-то вкусное. Знать бы еще, как это делается. Благо, неподалеку к стене была прибита шпаргалка - с ее помощью он быстро научился премудростям сервировки и избавился от компании стоящей над душой домоправительницы.
[indent] Так, на кухне, в суете и с короткими перерывами на скудный прислужский обед прошел день, второй, третий. Рон не мог смириться с мыслью, что застрял тут навсегда, ведь его обязательно вытащат из этой передряги. Каждый раз перед отбоем, лежа на выделенной ему скрипучей койке, он вспоминал друзей, родных, Хогвартс, уповал на лучший исход, обещая самому себе, что за свое спасение будет до выпускного добросовестно отбывать свое наказание в лесу в компании Хагрида или что угодно - лишь бы вернуться в свое время. Каждый раз он утешал себя мыслью, что это все происходит где-то в другой реальности, но вскоре засыпал. А во сне неизменно видел этот прекрасный стол, ломящийся от еды, к которой никак не мог прикоснуться. Он чувствовал запахи, разглядывал эти произведения искусства, представлял, как какие-то незнакомые ему люди набивают животы, с неистовой грацией скрежеща приборами по дорогим тарелкам. Он искренне не понимал, зачем ковырять перепела тридцатью вилками, если можно просто вцепиться в него зубами и получить удовольствие от пищи, не превращая обед в спектакль.
[indent] На седьмой день Рон отчаялся. Он уже не ждал помощи, не боялся быть осужденным, наказанным, ведь что ему сделает старая вешалка, что совала свой крючковатый нос в каждую кастрюлю? Этим утром поднос с куриными ножками выглядел куда аппетитнее, чем за все прошедшие дни. Мана небесная стояла на своем законном месте, источая неповторимый аромат и приятное тепло, выжидая, когда Рон с вожделением посмотрит на нее и пройдет мимо, но он не прошел. Он оглянулся по сторонам, схватил поднос и, нырнув под стол, наплевал на все предостережения, ведь терять ему больше было нечего.
[indent] Это был самый лучший миг за все его приключение в прошлое, самая вкусная курица из тех, что он когда-либо пробовал. Это был вкус протеста, вкус отчаяния и предвкушения свободы. Соус стекал по локтям прямиком в рукава нелепой рубахи, желудок же ликовал от насыщения. Но минута блаженства длилась недолго, ибо скатерть, под которой так уютно устроился Рон, поднялась резким взмахом чьей-то большой, мясистой руки.
- Ах ты, гаденыш! - разгневанный крик краснолицего повара заставил Рона вскрикнуть от ужаса и прижать к груди поднос с курицей, словно это было его единственное, самое дорогое сокровище, - Воровать вздумал с хозяйского стола?! Знаешь, что бывает за воровство? Да я тебе сейчас!...
[indent] Пока толстый повар норовился выловить под столом вертлявого мальчишку, тот метко зарядил ему между глаз обглоданной косточкой.
- Я тебе руку отрублю, паршивец!
[indent] Рон с грохотом отбросил поднос в сторону, и пока повар полз за ним, скользя руками по ошметкам былой роскоши, что есть мочи попятился назад, прощаясь со своим обедом, с рукой, возможно, с жизнью. Но тут все вокруг него снова закружилось, унося реальность куда-то прочь.

***
[indent] Когда круговорот остановился, Рон в панике огляделся по сторонам и увидел... свою гриффиндорскую спальню. Небрежно заправленные кровати, пыльные красные занавески, родная пижама. Он сидел в своей постели, словно никуда и не исчезал. А напротив, на кровати Гарри, сидел Дамблдор и, глядя на Рона, как-то загадочно улыбался.
- Как вам приключение, мистер Уизли?
[indent] Рон молчал, в ужасе прижимая к груди сохраненную от кухонного ножа руку и с трудом переводя дух.
- Забавная штука - время, не так ли? Если бы мисс Грейнджер не застала меня за беседой с профессором Стебль без двух минут полдень, я бы и думать забыл про то, что хотел изъять у нее на проверку исправности некий... маховик. А вы бы остались там, куда вас занесла тяга к приключениям и необдуманным поступкам.
[indent] Профессор осуждающе цыкнул языком.
- Но, к счастью, все закончилось хорошо. Вот, - Дамблдор протянул Уизли тарелку с остывшими куриными ножками, что все это время держал в руках, - Говорят, вас не было на завтраке. Обидно, сегодня стол порадовал нас очень нежным пудингом. А вам, судя по всему, не помешает подкрепиться.
[indent] Сперва Рон шарахнулся от тарелки, как от прокаженной, но вой все еще не насытившегося желудка подначивал попробовать еще раз. Рон протянул было руку к самому аппетитному куску, но вдруг осекся и виновато уставился на профессора.
- А можно мне... вилку и нож?
[indent] Дамблдор рассмеялся. По доброму, загадочно, как, впрочем, и всегда. Казалось, будто он был невидимым спутником всего его неудачного приключения, но не спасал, лишь наблюдал, а после - преподал урок. Великий человек - Дамблдор. И одному Мэрлину известно, на что в самом деле способен этот великий волшебник.
- Разумеется, мистер Уизли. Конечно, проблем вы наворотили немало, но я рад, что даже в столь странной ситуации вы не потеряли себя. Для этого нужна большая сила, выдержка и...
[indent] Рон снова виновато улыбнулся, нетерпеливо поглядывая на куриные ножки, заботливо принесенные директором.
- Впрочем, не все приходит к нам сразу, верно? Над чем-то еще предстоит хорошенько поработать.

- Блядь, блядь, блядь
Следом за руганью слышится звон опрокинутых бутылок, шелест пакетов, и наконец победоносно вверх взмывает рука зажимающая пластиковую баночку с водой. Припав к горлышку, девушка жадно начала пить, почти захлебываясь и проливая живительную влагу мимо рта. Небрежно вытерев губы, Кэти отбросила ненужную и главное пустую бутылку, похлопала по карманам джинс и выудила очередной спасительный предмет – смятую пачку сигарет.
- Фолиум Инсендио – да палочка всегда под рукой, что не скажешь об этой вечно теряющейся зажигалки. Кэти затянулась, медленно выпуская густой дым, в голове немного прояснялось, хотя она не хотела этого, она вообще ничего не хотела, просто, чтобы её оставили в покое. Напиться и забыться. И ведь это так прекрасно получалось, сколько? Два дня? Пять? Неделю? Да, плевать. Всё остается неизменным. Этот гребанный мир катиться в гиену огненную, забирая на своём пути всех, не важно каких взглядов ты придерживаешься. А Кэти просто хотела жить.
Насладиться самопожиранием не дал настойчивый стук в дверь, и командный голос.
- Отрывай свою жопу от постели и спускайся вниз, и прими душ для приличия.
Конечно, она игнорирует вторую часть указа, как-нибудь переживут, жизнь давно положила на неё большой и толстый, так почему она должна что-то делать, чтобы казаться лучше, чем есть. К дракклу вас всех, если и сегодня не отправят на вылазку, то она возьмет всё в свои руки.
Сигарета, зажатая сухими губами, всё ещё тлела, когда, захватив кожанку, Кэти спускалась на кухню. За столом уже собралась их небольшая компашка выживших, по крайней мере всех тех, кто умудрился найти друг друга после всего. Всего. Чего же? Того, как они друг друга поубивали, не смотря кто перед ними, когда в ход пошли новейшие разработки, когда магглы присоединились вместе со своим разрушительным оружием, по сравнению с которым Адское пламя это лишь маленькая искра. Они все приложили к этому руку, не было невиновных, и теперь осталось пожинать плоды своих же поступков. Теперь весь воздух был отравлен, магия сегодня работала, завтра пойдет против тебя, вчерашние соратники становились твоими врагами. Смешно, они уничтожили одну заразу, но на её место пришло три. Гребанная гидра.
Кэти затушила окурок, стараясь игнорировать как дрожат руки, надеясь, что это просто последствия похмелья. В нос ударил ароматный запах свежесваренного кофе, и тут же в поле зрения появилась кружка. Она хотела отказаться, не любила подачки, и могла сама это сделать, но столкнулась с мягким встревоженным взглядом, которому не могла сказать нет.
- Спасибо, - тихо буркнула Кэти, и быстро отошла, чувствуя, как снова трещит броня, от тепла и уюта, который ощущает только рядом с ним. С Амосом Диггори. И проблема была даже не в том, что ощущалось, а в том, что Кэти становилась жадной. Сначала общее дело, сопротивление, борьба против режима, сближение через чувство потери близких, любовь к квиддичу, разное отношение к методам донести свою мысль. Кэт готова была убить, пострадать, но добиться цели, Амос же готов был отдать всего себя для спасения заблудших душ. И она знала, что была одной из этих душ, напоминая чем-то сына, единственного кого не смог сберечь. Понимала, как он относится к ней, а она тянулась всё больше и больше, хотела не просто отеческого касания плеча, хотела укрыться в его теплых мужских объятиях. Почувствовать себя защищенной. Но это было бы началом конца, она может его потерять совсем. Единственный раз, когда дала себе слабину, месяц назад, когда Лондон пожирало пламя, вокруг были взрывы и отчаянные крики молящие о помощи, Бэлл бежала не разбирая дороги, отбиваясь от пожирателей, кровь пропитала одежду, пепел забивался в горло и нос. Сил не оставалось, хотелось просто упасть и сдаться, но её резко подхватили и прижали.
- Кэтрин! Жива, - только он её так называл, но лишь увидев его собственными глазами, Кэти вцепилась в его мантию и расплакалась, крепче вжимаясь в него, чувствуя облегчение, что он жив, желая впитать тепло, которое могло бы согреть.
- Запасы на исходе, часть отрядов ещё не вернулась с вылазок, и не известно вернутся ли вообще, но главное сейчас для нас связь, нужно кому-то пробраться на вышку, на юге есть одна уцелевшая, правда мы не уверены, что там никого нет, - Симус поморщился, потирая перевязанную ногу, и Кэти знала, его беспокоит не боль, которая никак не уходила, а собственная беспомощность.
- Я пойду, - просто сказала она. Это то, что было нужно.
- Я помогу.
-Нет! – резче чем следовала среагировала Кэт, когда рядом оказался Диггори и предложил свою помощь. Он обезоруживающе улыбался ей и видимо не собирался уступать. Но последнее слово всё равно было за командующими. Пожалуйста.
- Тогда решено, я передам частоты, по которым можно связаться с другими ячейками.
Девушка злилась, ей достаточно уже потерь, она не хочет видеть ещё одну, лучше эгоистично умереть первой, она готова. Амос похлопал её по плечу и вышел, видимо чтобы подготовить машину.
- Не забудь взять аптечку, а то дорога дальняя, кто знает.
- Может подушку дать?
- Да, геморрой может быть проблемой.
Рон, Джинни, Симус, новое золотое трио разрушенного мира. Кэти закатила глаза и показала средний палец.
Выбора не было.

***
Они уже ехали какое-то время и нестерпимо хотелось курить, но Амос не любил, когда она курила, говорил что-то о том, как это вредит здоровью. Каждый раз тянуло рассмеяться, а уж сейчас тем более, учитывая в их нынешнем состоянии, не факт что они доживут до пенсии. И всё равно она сдерживалась, ногти впивались в бедро, сохраняя спокойствие, хотя бы делать вид. Её руку внезапно накрыли грубые мозолистые, когда он успел их получить?, пальцы и сжали, Кэти удивленно посмотрела на мужчину рядом, но он смотрел прямо на дорогу. Как будто ничего не произошло, как будто это что-то привычное. Правильное. Она быстро отвернулась к окну, чтобы скрыть зарождающую улыбку и сделать ответный ход. Переплела их пальцы, сжимая в ответ. Да, это правильно. Курить больше не хотелось.
По пути попадались одиночные путники, больше похожие на ходячие трупы, они даже не реагировали на проезжающую мимо машину, не пытались их остановить. Но были другие, Кэти чувствовала тех, кто сидит в потухших домах, ждёт неверного шага, чтобы напасть и загрызть свою жертву. Это были не люди, падальщики, с ними нельзя было договориться, только убить или умереть. Они были вооружены не только палочками, но и пистолетами с дробовиком, и парой гранат. Надежды, что это не пригодится не осталось, кода машина подкатила к отмеченной точке. Здесь был разбит небольшой вооруженный лагерь, по периметру передвигались люди с винтовками, перед импровизированным шатром горел костер. Возможно, обычные магглы, а может и замаскированные пожиратели, в любом случае медлить было нельзя, кто бы это ни был, это был уже сопутствующий урон. Не оставляя себе время на то, чтобы передумать, Кэт вырывает чеку у первой гранаты, у второй и они летят в разные стороны, чтобы захватить как можно больше пространства. Взрывы друг за другом с секундной задержкой, дезориентируют, уничтожают, расчищая путь. Рядом раздается Протегототалум, и вокруг формируется незаметный человеческому взгляду купол, удача на их стороне. Они бегут к вышке, когда из палатка показываются люди. Щит вспыхивает, принимая на себя удары заклинаний, но выдерживает. Значит всё таки пожиратели. Кэти почти оглушают выстрелы, внезапно раздавшиеся около уха, Амос прикрывает спину. Она разрывает грудь пару нападающим, выстрелив дробью, быстро перезаряжается, и снова залп. Пробует остолбеней, но палочка выбрасывает сноп искр и ничего не происходит, помогает верный глок, отправляя ещё одну партию на отдых. Она стреляет и не может остановиться, пока не чувствует, как её отрывают от земли и почти подкидывают к лестнице, ведущей наверх вышки. Кидает дымовую гранату, и протягивает руку, помогая мужчине забраться к ней на небольшую площадку. Ещё несколько выстрелов и всё затихает. Они тяжело дышат, адреналин продолжает поступать в кровь, заставляя сердце заходиться в бешенном ритме, но на передышку времени нет. Пусть только одни – наверх.
Поднимаются друг за другом, Амос идёт вторым, и Кэти хочется спросить нравится ли ему вид, но всё внимание сосредотачивается на трясущихся взмокших руках. Одна ошибка и конец. Так соблазнительно. Но тихий голос – ещё чуть-чуть осталось, ты молодец, не даёт оступиться, ощущается нежным касанием на талии. И так незаметно ноги уже наступают не на скрипучую перекладину, а на скрипучую решетку с настилом.
- Ответьте, это Каллисто, сообщите ваши координаты, - подключив всё необходимое, некоторое время повторяет как заезженная пластинка одно и тоже, но в ответ только белый шум, тишина. Кто-нибудь, пожалуйста.
- Каллисто….Роан…, - всё трещит и шипит, прерывается, но Кэти записывает всё и тут же отправляет весточку, в этот раз магия не подводит. Они смогли, они справились. Наконец она позволяет себе улыбнуться, позволяет себе открыть глаза и посмотреть прямо на Амоса сидящего рядом, который снова держал её за руку всё это время. Она не знает, что у него в голове, не знает, что он чувствует к ней, уже плевать, она просто делает. Обхватывает его колючие щёки и прижимается к его губам своими. Яростно, агрессивно, как умеет и, прежде чем успевает оборвать поцелуй и пожалеть об этом, он отвечает. Повторяет её движение, очерчивает скулы, его движения мягкие и успокаивающие. Как и весь он. И она тонет в нём, вдыхает его воздух, ей мало. Она оживает.
Раздаются аппарационные хлопки, рев машин, крики, но плевать, они выживут.
- Я буду мерить тебе давление, буду проверять уровень сахара, буду выносить за тобой утку, буду каждый раз рассказывать историю нашего знакомство, если ты забудешь,- она снова его целует, прежде чем перезарядить дробовик, - мы выживем. И я тебя уже не отпущу.

День четвертый

По крайней мере, это я думаю, что сегодня четвертый день после кораблекрушения, вполне возможно, что я ошибаюсь часов на 16, но в данной ситуации это погоды не сделает. Кстати, о погоде – шторм, который перевернул наше судно, давно закончился и его как не бывало. Небо самой лазурной синевы, ни облачка. Солнце светит бессовестно, и день длится почти целые сутки - отсюда и мои неточности в подсчете времени, проведенного на этом Богом забытом острове.
Сегодня я нашел сундук с вещами, который вынесло на сушу. Среди содержимого мало что окажется полезным, но вот эта наполовину исписанная тетрадь и ручка – все, что на данный момент поможет мне сохранять хоть каплю здравого смысла, ведь по ходу я единственный выживший.

День восьмой

Сначала я думал, что буду описывать каждую секунду своего проживания выживания на этом острове, но достаточно быстро понял несколько вещей:
1. Большую часть времени я ничего не делаю кроме как лежать в тени и представлять себе еду, жену, холодное пиво и другие вещи — именно в этой последовательности.
2. Те способы выживания, которые я освоил, не стоит описывать для истории – они слишком унизительны.
3. Листов этой тетрадки не хватит на долгое время. Надеюсь, что мне не придется исписать ее до конца.

День двенадцатый

Я не один на этом острове. Сначала я думал, что в лесу только дикие звери и я, но вчера я видел человеческие следы на песке. Однако, я ума не приложу почему со мной не вышли на связь. Я тут точно не прячусь и следую всем доступным мне способам выживания, в том числе поддерживая постоянный костер, чтобы дым было видно издалека. Меня явно заметили, но не пошли на контакт – это напрягает.

День тринадцатый

Ебаный в рот, лучше бы я был один.

День восемнадцатый

Пять дней я пытался решить, что мне делать. Когда мы наконец-то встретились лицом к лицу, образно говоря, я не сдержался и кинулся его душить, но это оказалось слишком простой задачей, ведь как выяснилось, он наконец-то приполз ко мне — буквально с хвостом между ног, потому что больше не был в состоянии выживать в одиночестве. Слишком быстро я его повалил на спину, он как будто бы и не пытался сопротивляться. Я мог его уничтожить, но это показалось не честным и если я могу быть откровенен с самим собой хотя бы здесь, то и не удовлетворительным.
Как выяснилось, первую неделю он провел в своем другом обличии: охотился на дичь в лесу и таким образом выживал. Про меня он знал, но решил держаться подальше – единственное разумное решение, принятое им за всю жизнь. А несколько дней назад он неосторожно наступил на что-то серебряное, которое сломалось и застряло у него в стопе. Придурок не смотрел себе под ноги и когда увидел очередной мусор, который вынесло из воды, даже не задумался, что там может быть что-то для него опасное.
Таким образом он ко мне приполз, искать помощи. И поставил меня в невыносимое положение. Из всех, кто находился со мной на этом корабле. Нет, из всех, кто существует в этом мире! За что мне это. За что мне достался покалеченный Сайлас Крамп на необитаемом острове?!

День двадцать третий

Сайлас тот еще подарок судьбы. После того как я спас его ногу (сначала пошутив об ампутации), он испарился практически мгновенно, словно раненый зверь, коим, он скорее всего и является. Этот исход был мне более приятен чем альтернатива – отблагодарить меня перегрызя мне горло. Однако, позже вечером он вернулся и притащил с дичь, которую молча разделал и повесил над костром жариться. С тех пор мы так и живем, в глубокой тишине, но со свежим мясом каждый вечер.
Возможно все дело в том, что я уже почти месяц на этом проклятом острове и надежда, что на горизонте кто-то появится, угасает как тлеющие угли моего костра, но я больше не хочу задушить Крампа.

День двадцать шестой

Я должно быть перегрелся на солнце. И, разумеется, ящик рома, который мы нашли, тоже сделал свое. Третья бутылка была лишней. Одиночество сука, что оно со мной сделало. Я все-таки мужчина в расцвете сил, жену не видел столько времени, а вокруг одни пальмы, что мне еще оставалось делать? Но не долго я продержался, однако. Теперь уже и не хочется спасения, потому что как отсюда найти дорого назад.

День тридцатый

Ром кончился. А все остальное - нет. Сайлас на вкус соленый, как кровь.

второе полнолуние на острове

тэд говорит, что это помогает. судя по тому, как он, словно от собственной души, кусок оторвал, когда дал мне эту тетрадь, у него явно поехала крыша. а еще он угрожал мне, что если я прочитаю его ранние записи, то он отыщет все серебро на этом гребаном острове и засунет мне его в определенное место. он так и сказал: «определенное». хмырь. как будто бы это место ему в новинку.
я надеюсь, что он запасся кое каким серебром, потому что сегодня полнолуние. он наверняка это заметил. ничего мне не говорил, но я же вижу, как он постоянно смотрит на небо, словно ждет, чтобы на него оттуда свалилось что-то, что его спасет. или добьет.
первое полнолуние на острове я провел в мучениях от серебренной занозы. а это я уже чувствую на подходе. оно течет внутри меня, по венам. я чувствую, как мне ломит кости в предвкушении. до этого по венам у меня растекалось только желание попробовать его на вкус. сегодня это будет почти так же.
может быть, я добью тэда и стану его спасением.

— …и ты, значит, уверен, что это действительно был дракон? — Шеймус со скепсисом оглядел края провалившейся в землю тропы, что вела прямиком к пещере, источающей аромат серы, дыма и, судя по всему, мужской обиды. — Потому что я-то, прости, думал, что драконы обычно не носят мантию гриффиндора в три обертывания и не хранят коллекцию фото Гарри Поттера.
— Это было подтверждено тремя очевидцами и одной съеденной курицей, — сухо ответил Эрни, хмуро вглядываясь в карту. — И, да, это не просто дракон. Это Рон.
— О, ну тогда вопросов нет, — пробормотал Шеймус, потрясая палочкой. — Если уж Рон, то конечно. Кто бы еще украл твою жену, чтобы отдать ее лучшему другу?
— Нашу, — холодно поправил Эрни, и тут же прикусил язык.
Они переглянулись. Напряжение, которое возникло, можно было резать ножом. Или ложкой. Или просто подавиться им — так было бы быстрее. Но общая цель подталкивала их продолжать спускаться в пещеру.
— Ну, в общем, — продолжил Шеймус, стараясь отвести взгляд от линии челюсти Эрни, предательски резкой в этом освещении, — сейчас главное — понять, где выход из этой дыры. Мы ее уже третьим кругом обходим.
— Подожди, — МакМиллан присел у стены пещеры, провел рукой по камню. — Тут что-то написано.
Шеймус подошел ближе, прищурился.
— «Выход находится за пещерой… в форме пениса»? — переспросил он. — Серьезно?
— Это Джинни! — Эрни вскинулся, почти радостно. — Смотри, вот ее почерк. Я узнаю эту букву «е» с завитушкой. Она оставила нам послание!
— Эрн. Эрни. — Шеймус медленно повернул голову, обдавая его взглядом с той самой смесью усталости, недоверия и легкой привязанности, от которой МакМиллану всегда хотелось спрятать краснеющие уши под капюшоном. — Джинни. Никогда. Не написала бы слово пенис.
В воздухе повисла немая пауза.
— Это все происки Рона, — синхронно сказали они, и в этот момент впервые за три часа, прошедших в ссорах, спорах и пыльных спусках, оба чуть-чуть улыбнулись.
Однако выхода у них не было. Кроме одного — отправиться прямиком в ловушку, вооружившись знанием об умыслах того, кто ее устроил.

Пещера в форме пениса оказалась не метафорой, а архитектурным фактом. Узкий проход вглубь скалы, с двумя боковыми выступами и совершенно фаллическим куполом в центре, вызвал у Шеймуса приступ нервного хихиканья. Эрни сохранял лицо, как мог, но казалось еще чуть-чуть, и он взорвется от внутреннего крика.
— Это уже не просто символизм, — фыркнул Шеймус. — Это художественное высказывание. Прямо как из вашего чистокровного кружка по эстетике.
— Заткнись и смотри под ноги. Здесь все слишком подозрительно ровно, — буркнул Эрни и успел дернуть Финнигана за плечо ровно в ту секунду, когда тот ступил на плиточный круг, просевший под его ногой.
— Ой, блядь!
Как по волшебству выход за ними захлопнулся — с характерным «цок», как будто сама пещера насмешливо чмокнула их в затылок. Из темноты заиграла музыка. Сверху упала гирлянда. Под ногами замигали огоньки.
— Гениально, — пробурчал Шеймус. — Он заманил нас в хренов романтический квест.
И, как выяснилось, именно это и произошло.
На стене высветилась надпись: «Открытость, доверие и нежность — вот ключи к освобождению. (с) Рон, эксперт по сердцам»
— Блядь, — вновь сказал Шеймус.
— Да, — подтвердил Эрни.

Им предстояло пройти сквозь три комнаты. Первая встретила их теплым светом и запахом карамели. На стене вспыхнула надпись: «Открой свое сердце: поделись самым нелепым поступком, совершенным из-за любви».
Шеймус фыркнул.
— Ну, начну с малого. Один раз я поджег девочке волосы фейерверком, потому что она назвала меня «чудаковатым» и засмеялась. — Он посмотрел на Эрни и криво усмехнулся: — Это было… ну, знаешь. Плохая идея. Но с огоньком.
Ничего не произошло — комната пребывала в тишине, будто не желая принимать данный ей ответ. Шеймус тяжело вздохнул.
— Ладно. Было кое-что. Никому не рассказывал. Даже Дину.
Он понизил голос, будто говорил с самой пещерой.
— Мне было шестнадцать, я ночевал в Запретном лесу, потому что решил приручить гиппогрифа. Прочитал, что они выбирают всадника, если ты им нравишься. Хотел… — он замялся, — чтобы хоть кто-то выбрал меня просто так. Без голосования, без факультетских баллов. Без необходимости воевать ради этого.
Шеймус усмехнулся, глядя себе под ноги и пожал плечами:
— Он меня чуть не сожрал. Но на секунду… кивнул. И мне казалось — это значит, что может, когда-нибудь и кто-то другой тоже сможет. Выбрать. Меня.
Молчание.
Шеймус выдохнул и быстро добавил:
— В общем, да, дичь. Твоя очередь, герой.
Но Эрни не ответил сразу. Он смотрел на Шеймуса. И в этом взгляде было что-то другое. Ни снисхождения, ни привычной холодной сдержанности. Только… понимание. И то самое «что-то», от чего у Шеймуса слегка закружилась голова.
— Эрн?
Эрни моргнул, будто вернулся из глубокой воды.
— Я… — его голос дрогнул. — Я чуть не женился второй раз, чтобы показать Джинни, что у меня все «в порядке». Даже купил костюм. Он был… бордовым. С пайетками.
Потолок щелкнул, и в стене открылся проход.  Шеймус бросил взгляд на Эрни.
— Похоже, пещера одобряет сопли и душевные травмы.
— А я уж было подумал, что ты умеешь не язвить, — хмыкнул в ответ МакМиллан. — И что я наконец-то увидел настоящего Финнигана.
— Не злоупотребляй, — Шеймус отвернулся. — Пошли лучше, пока нас не попросили обнять деревья или что-нибудь в этом духе.
Ему не хотелось признавать, что, возможно, им все же стоило почаще делиться.

Коридор за первой комнатой оказался тише, темнее. Лишь светящиеся жилки в стенах пульсировали мягким светом, как будто сама пещера дышала. Шеймус шел первым, но шаг замедлил. Казалось, даже эхо теперь звучало тише, как будто не хотело мешать. Он чувствовал, как рядом идет Эрни — чуть позади, но достаточно близко, чтобы ощущать его тепло. Почти плечом к плечу.
Обычно, в такие моменты он что-нибудь говорил. Шутил, фыркал, отпускал колкость. Но сейчас… не хотелось.
— Тебе правда тогда казалось, что тебя никто не выберет? — вдруг тихо спросил Эрни.
Шеймус не сразу ответил. Только пожал плечами.
— Ага. Такое… детское чувство. Которое почему-то не взрослеет вместе с тобой.
Эрни кивнул. Слова будто застряли у него в горле. Он сжал пальцы в кулак, потом разжал — и осторожно коснулся плеча Шеймуса. На секунду. Мельком. Но этого было достаточно, чтобы у Финнигана по спине пробежала дрожь.
— Ну, — сказал он чуть хрипло, — считай, гиппогриф был не единственным.
Эрни посмотрел на него исподлобья.
— Что?
— Ничего, — отозвался Шеймус, убыстряя шаг. — Ты идешь или как?
Эрни усмехнулся — мягко, почти про себя. И пошел рядом. Ближе, чем раньше.

Вторая комната встретила их тишиной. Слишком ровной, слишком гулкой.
— Что-то здесь не так, — прошептал Эрни, останавливаясь у края ведущего вперед коридора — Подозрительно даже для Рона.
Шеймус посмотрел вниз, нахмурился.
— Тут же сетка ловушек. Видишь? Плиты чуть приподняты. Некоторые колеблются. — Он наклонился. — Срабатывают, если… ну, наверное, на что-нибудь душевное.
На стене, как по команде, вспыхнула надпись: «Только те, кто доверяют, дойдут до конца. Остальные — останутся без ботинок. И без ног. (с) Рон». А потом еще одна: «Доверяй или провались».
— Прямо как в жизни, — хмыкнул Шеймус. — Удивительно, что он еще не продает это как мотивационный курс.
Эрни подошел ближе, остановился у первого ряда плит.
— Значит, если мы доверяем друг другу — идем. Если нет… — он посмотрел на темноту под расщелинами. — Ну, челюсть у меня и так кривовата. Привыкну.
— Давай руку, — протянул Шеймус. — В конце концов, ты мне уже доверил жену.
Пауза. Эрни не двинулся.
— Не шути так, — тихо сказал он.
— Прости, — сразу ответил Шеймус. — Я не хотел.
— Просто... — Эрни вдохнул, выдохнул. — Это был не брак. Это был контракт. Защита. Обязательства. Джинни была согласна, мы оба были согласны. Но я — не был частью ее жизни. И не стал. Все это время я был… приложением. Фигурой на доске. «Безопасный вариант для женитьбы».
Он вздохнул.
— Иногда, знаешь, сложнее не быть любимым, чем быть брошенным. Потому что тебя даже не бросили. Тебя просто… обошли. Как ненужную ступеньку.
Шеймус не ответил. Только подошел ближе — медленно, без нажима. Протянул руку второй раз.
— Я не обойду, — сказал он.
— Ты сейчас мило играешь в поддержку, но это — квест с ловушками и, возможно, шипами из жопы тролля. Не лучшее время для обаяния, Финниган.
— Я не играю, — упрямо ответил Шеймус. — Просто держись за меня. Если провалимся — ну, значит, и в этом мы тоже будем вместе.
— Одна женщина на двоих, и одна смерть тоже? — мрачно ответил Эрни, не шевелясь.
— Одна на двоих у нас война, а женщина сама выберет. Так что давай пока без сраных комплексов. Не все, чему ты учился, стоит сохранять. Может, попробуем без боевого режима?
— Это не про режим, — резко сказал Эрни. — Это про то, что я один раз доверился. Джинни. И вот мы тут, в пещере в форме хера проходим квест Рона Уизли!
Он скрипнул зубами, а потом медленно поднял руку — и вложил ее в ладонь Шеймуса. Тот хохотнул, мотнув головой, и потянул их обоих вперед, на шаткую каменную плиту. Магия в полу вспыхнула, зазоры между плитами сомкнулись, и проход перед ними распахнул свои двери.
Они пошли дальше, неловко отдернув руки. Но теперь между ними было не просто напряжение. Было что-то живое. Что-то, что заставляло ловушки отступать.

Третья комната оказалась круглой залой с бархатными подушками, свечами и… музыкальной шкатулкой, играющей невыносимо медленный марш. Все пространство заливал мягкий свет, посреди залы стояла странно уютная скамейка, а надпись на двери гласила: «Последний шаг — поцелуй. Только не случайный».
Они стояли молча. Слишком близко. Слишком долго.
— Ну и что теперь? — хрипло спросил Эрни.
— Думаю, Рон хочет, чтобы мы поцеловались, — сказал Шеймус. — Это, типа, открывает проход. Чего он добивается вообще?
— Психологической катастрофы. Или новой пары, — предположил Эрни. — Может, он… видел, как мы смотрим друг на друга?
Пауза.
— Ты думаешь, мы… смотрим?
Эрни с силой ударил кулаком по стене!
— Он не просто дракон, — с его губ сорвалось яростное шипение. — Он маньяк. Сделал тут целую пещеру ухаживаний, только брачного ритуала не хватает!
— Тогда надо выбираться отсюда, пока этот архидебил не включил нам свадебный марш, — едко пошутил Шеймус, а потом зло нахмурился и в прыжке метнул заклинание в ближайшую колонну надеясь разрушить поток удерживающей ее магии, вкладывая во взмахи палочкой все чувства, что пытался скрывать.
Спустя пару минут неуклюжего, но эффективного разрушения магического декора, они вывалились обратно наружу — вонючие, покрытые пылью и блестками, но живые. Тяжело дыша, оба сделали пару шагов из пролома и замерли на поросшей ярким цветущим мхом каменной площадке. Адреналин после сеанса разрушения, до сих пор будоражил кровь. Шеймус повернул голову и посмотрел на Эрни.
—  Это была... самая смущающая магия на моей памяти. Включая тот случай с бананом на уроке зельеварения. Предлагаю никогда никому об этом не рассказывать.
— Договорились, — отозвался Эрни. — Кроме, может, терапевта.
— Ну… — Шеймус шагнул ближе. — Или Джинни. Если она спросит, почему мы в блестках и почему у тебя на лбу отпечаталась надпись «сладкий».
Он смотрел на МакМиллана как будто впервые видел его по-настоящему. Не преграду. Не коллегу. Не случайного напарника по пещере в форме фаллоса. А именно — его.
Эрни закатил глаза. А потом вдруг схватил Шеймуса за мантию, потянул ближе — и поцеловал. Молча. Решительно. Без подготовки и предупреждений. Шеймус застыл. А потом тихо выдохнул:
— Если после этого ты опять назовешь меня «третьей стороной», я напомню, кто к кому прижимался у алтаря из розового мха.
Эрни усмехнулся.
— Я запомню.
А потом рядом с проломом в стене, через который они выбрались из пещеры, не поддавшаяся им ранее тяжелая каменная дверь вдруг открылась с мягким «дзынь», будто кто-то получил достижение: «Отрицание, принятие, инициатива».
Испытание было пройдено окончательно.

Эпилог.
Через неделю после «пещеры Рона» Эрни все еще хмурился, увидев коробку с надписью «магические свечи с ароматом доверия», которую Шеймус тайком купил и поставил на камин.
— Ты серьезно?
— Эй, пещера не врет, — пожал плечами тот. — А еще, кстати, у меня тут гиппогриф. Почти ручной.
Эрни покачал головой. Но в уголках его губ появилась улыбка.
Потому что в какой-то момент ты перестаешь ждать, что тебя выберут.
И просто выбираешь сам.

Особняк— Ты это слышала? - Сьюзен Боунс подняла взгляд к потолку.

Тишина вокруг была абсолютной, и все-таки мисс Боунс была уверена, что слышала, как скрипнула старая половица прямо у нее над головой.

— Сью, пожалуйста, — холодные пальцы подруги сжали ее предплечье. Даже сквозь ткань джемпера Боунс чувствовала, как следовавшая за ней Анджелина дрожит.

Особняк, в котором они оказались, принадлежал семье Олдридж, однако в данный момент времени пустовал и постепенно погружался в пучину забвения. Сад, когда-то поражавший гостей исключительной коллекцией цветов, привезенных из разных уголков мира, разросся и превратился в непролазный лабиринт из сорняков и поломанных непогодой веток. Желтоватые головки белены пугливо выглядывали из густых порослей травы.

Витражные стекла давно лопнули и побились, усыпав разноцветными осколками узкие тропинки. Каменные стены покрылись вьюнами, любопытные стебли которого доползли до черепичной крыши третьего этажа. Массивная парадная дверь едва держалась на проржавевших петлях, а ведущие к ней ступени осыпались и провалились.

Запустение внутри было особенно явным: барельефы под потолком покрылись копотью от заклинаний, часть из них была повреждена до неузнаваемости. Ручной работы обои вздулись от влажности и местами облезли, обнажая покрытый жадной плесенью камень. Паркет под ногами скрипел и проваливался, шорох под ним явственно говорил о том, что это место давно облюбовано крысами.

«Люмоса» Сьюзен едва хватало, чтобы осветить дорогу на несколько шагов вперед. Они продвигались вперед уже достаточно долго, но узкий коридор все никак не заканчивался. Двери по обе стороны от волшебниц возникали неожиданно и располагались так нелогично, как будто кто-то очень жестокий рисовал их прямо по ходу движения.

— Я думаю, нам придется войти.

— Что? - Сью остановилась и обернулась через плечо. Голубоватый луч заклинания высветил лицо Анджелины, осунувшееся и печальное, но все такое же красивое.

— Думаю, нам придется войти в одну из этих комнат, — повторила Джонсон.

— Не говори глупостей!  — Сьюзен нахмурилась. — Ли ушел вперед, мы обе это видели. Значит, нам нужно двигаться за ним. Я уверена, что этот коридор не бесконечный.

— Ты не можешь этого знать.

— Идем.

Боунс вновь двинулась вперед. Темнота вокруг нее была мягкой и густой, как кисель. Она отступала неохотно, как дикий зверь, но возвращалась на свои позиции сразу за удаляющимся светом волшебной палочки.

— В конце концов, мы проверили этот дом вдоль и поперек: здесь нет никаких чар. Должно быть, это просто оптическая иллюзия, или… Энджи?

Рыжеволосая волшебница резко обернулась. Темнота, готовая прыгнуть на нее со спины, пугливо прижалась к стенам. Коридор за спиной Сьюзен был совершенно пуст, но в нескольких шагах от нее черным провалом виднелась распахнутая дверь.

Рот Боунс наполнился металлическим вкусом. Страх, который гнал ее вперед, вынуждал отказываться от затеи заглядывать за каждую дверь, не был нормальным. Она переживала за Ли и всем сердцем хотела найти его как можно скорее, беспокоилась об Анджелине, ставшей бледной и нервной вскоре после того, как они пересекли порог всеми покинутого особняка. Но сильнее этих переживаний был ужас, сковывающий каждую клеточку ее собственного тела. Ужас древний и иррациональный, какой, должно быть, заставлял ее предков наглухо закрывать двери и ставни, лишь бы великое Зло не проникло в дом.

И сейчас Сьюзен казалось, что она сама - незваная гостья в доме, облюбованном чем-то по-настоящему страшным. Только оставшись в одиночестве она стала различать, как тяжело и обреченно вздыхает старый особняк, как дребезжит оставшимися в рамах осколками стекол, скрипит половицами и возится, возится, возится, подбираясь все ближе.

Рыжеволосая волшебница и сама не поняла, как оказалась в комнате вслед на Анджелиной. В какой-то момент она метнулась из бесконечного коридора испуганной ланью, спасаясь от чего-то, чего не могла видеть и слышать — только чувствовать. С утробным чавкающим звуком дверь за ней закрылась… и исчезла.

Очень медленно, стараясь дышать как можно тише, Сьюзен обернулась. На долю секунды вспыхнувший алый свет ослепил ее глаза, уже порядком привыкшие к полутьме. Затем сквозь красную пелену стали проступать очертания комнаты,

Первым, что Боунс увидела, была огромная кровать. Массивное изголовье украшали вырезанные фигуры обнаженных тел, сплетенных между собой в немыслимых позах. Деревянные ножки изображали фаллосы, такие реалистичные, что Сьюзен стало не по себе. Обтянутый красным атласом матрац был завален подушками. И на них, вытянувшись во весь рост, неподвижно лежала абсолютно нагая Анджелина Джонсон.

Сьюзен сделала неуверенный шаг вперед, вытянув перед собой волшебную палочку.

— Энджи? — позвала она подругу непослушными губами.

Ее ноздрей достиг сладковатый аромат древесной смолы. Подойдя чуть ближе Боунс увидела, что гибкое тело Анджелины покрыто маслами, так что ее темная кожа блестела и переливалась в алом свете неясных огней.

— Энджи, что случилось? — Сью присела у постели и аккуратно коснулась заплетенных во множество косичек волос подруги.

Медленно Анджелина открыла глаза. Рассеянный алый свет отразился в ее зрачках, и Боунс успела подумать, что ее глаза похожи на разноцветные стеклышки.

— Сью, ты все-таки пришла, — ее голос был едва слышным, словно ветер, проникающий сквозь приоткрытую дверь. Она медленно села, задумчиво касаясь пальцами своего лица, шеи, обнаженной груди.

Сьюзен смущенно отвела взгляд от набухших темных сосков, оказавшихся прямо на уровне ее губ. Ей хотелось скорее выбраться из этой красной комнаты, душной и влажной, полнящейся запахами и звуками, потому что здесь просыпали незнакомые и неясные чувства.

— Нам нужно отыскать Ли, — мысль о нем отрезвила Боунс. — Поднимайся. Найдем тебе одежду, — рыжеволосая волшебница встала и протянула руку подруге.

В следующее мгновенье пальцы Джонсон с силой обхватили запястье Сьюзен. Не успев среагировать, Сью оступилась и тяжело повалилась на постель. Атласные простыни скользнули по ее коже, а Анджелина, подобно вьюну, оказалась сверху.

Ее тонкие пальцы принялись расстегивать пуговицы джемпера, а узкие бедра сжали талию Боунс.

— Что ты делаешь? — испуганно прошептала волшебница.

— Хочу показать тебе кое-что.

Ладони Анджелины легли на обнажившуюся грудь Сьюзен, и волшебница почувствовала, как все ее тело пробивает резкая, словно молния, дрожь. Она приоткрыла губы, чтобы попросить Джонсон прекратить, но из ее рта вырвался стон наслаждения, когда пальцы темнокожей ведьмы принялись ласкать нежную кожу сосков. Сью зажмурилась, и в следующее мгновенье ощутила, как влажный язык Анджелины проникает в ее рот, наполняя его вкусом свежескошенной травы.

Она позволила стянуть с себя джинсы, завороженно глядя на то, какой мокрой стала Джонсон: сок стекал по ее бедрам и оставался каплями на животе Боунс. Пальцы Анджелины скользнули между ног Сьюзен, начали двигаться медленно и плавно, вынуждая рыжеволосую метаться на алых простынях от томительного желания. Ее собственные руки оказались на бедрах девушки, впились ногтями в темную кожу с такой силой, что оставили на них полулуния ногтей. Анджелина двигала бедрами, и ее пальцы вторили этим движениям: наращивали ритм, копошились внутри Сьюзан, как… как мыши.

Боунс, вскрикнув, резко распахнула глаза.

На нее смотрели витражные окна старого особняка. Древесный сок и липкая смола покрывали плоский живот и бедра. Задувающий в приоткрытые двери ветер голосом Анджелины Джонсон шептал ее имя.

Сьюзан сжалась, не веря в то, что видела прямо перед собой. Но реальность корчилась и сминалась, превращая лучшую подругу в освещенное алым светом нечто. Ее кожа пошла трещинами, как старый камень, и на ней проступила кружевная плесень. Губы треснули, осыпаясь алой краской. Грудная клетка лопнула, и сквозь нее начали прорастать желтоватые бутоны белены.

Сьюзен закричала, когда мыши в ее нутре принялись прогрызать себе пусть на поверхность.